На этом стихотворении один из организаторов турнира наконец-то выпихивает меня со сцены, просит у зала прощения и присуждает главный приз автору трехстишия:
Пусть удивляется курортная Европа,Как вы хотите слышать рифму «…опа»,Но – хренушки!Ведь я – не матерюсь!
Итак, диплом «Турнира поэтов» мной не получен. Но не из таковских я, чтобы сдаваться! Возвращаясь домой, по дороге покупаю для себя, любимого, с десяток почетных грамот в канцелярском магазине. Всю ночь думаю: в какой номинации себя наградить? Учреждаю целый ряд новых премий:
– премия им. Эраста Фандорина «За литературное воровство в неприлично малых размерах» – вручается Андрею Тузикову за кражу конфетки из кармана Павла Альтинского!
– премия им. матроса-партизана Железняка – вручается Андрею Тузикову за то, что он, прилетев в Крым, пошёл на Одессу и вышел к Херсону!
– премия «Лучший мистификатор» им. Черубины де Габриак – вручается Андрею Тузикову за то, что он выдумал самого себя и всё остальное!
– премия «Золотой Дуранте» – вручается Андрею Тузикову за самую божественную комедию собственной жизни!
– премия им. Чеширского кота – вручается Андрею Тузикову за незримое присутствие в литературе!
– премия им. Аполлона Безобразова – вручается Андрею Тузикову за аполлонову безобразовость!
– психиатрическая премия им. Наполеона – вручается Андрею Тузикову за присуждение самому себе всех вышеперечисленных премий!
Все дипломы по причине временного отсутствия Господа Бога в Коктебеле подписываю себе сам. Основатель фестиваля Бровин подписывать их отказался. Однако… Я надеялся, что с чувством юмора у него дела обстоят получше.
День шестой. Песнь восхождения
Сегодня – последний день фестиваля. Я с утра присутствую на выступлении лауреатов волошинской премии. Победители сидят в музейном дворике, слушают музыку, читают свои стихи. Мне неохота скучать на долгой и утомительной официальной церемонии. Лучше посвятить день прощанию с поэтом, его городом, его Домом…
Получив разрешение руководителей музея, я поднимаюсь на башню Волошина, чтобы взглянуть – хоть раз – с высоты на Коктебель, Карадаг, Черное море, на всю кипящую вокруг бесконечную, блистающую красками жизнь.
Стою один, смотрю на море, вспоминаю стихи Максимилиана.
Небосвод выгнут, подобно увеличительному стеклу. Кажется, сквозь него можно рассмотреть собственную душу, такую же огромную и яркую… Море, действительно черное, зыблется тихо. Волна настигает волну в вечной своей гонке к побережью…
Где-то раздаются звуки музыки. С башни я вижу соседние улицы: музыкант, сидя по-турецки на циновке у стены покосившегося домика, поёт под гитару:
Под небом гол-лубымЕсть город зол-лотой…
Женщина, возвращающаяся с пляжа, как была, в купальнике, накинув только плед на загорелые, почти медные плечи, тихо подпевает ему. Мужчина рядом с ней подхватывает песню, она улыбается в ответ…
…С прекрасными воротамиИ яркою звездой.
Откуда-то доносится детский смех. Мальчишки играют в мяч на морском побережье.
Песня продолжает звучать…
Кто любит, тот любим.Кто светел, тот и свят…Пускай ведёт звезда тебяДорогой в дивный сад.
Я стою на волошинской башне. Прикрываю ладонью сверху усталые глаза, всматриваюсь в морской горизонт… В памяти всплывают строки:
Выйди на кровлю. Склонись на четыреСтороны света, простерши ладонь…Солнце… Вода… Облака… Огонь…Всё, что есть прекрасного в мире…
Небо над Карадагом начинает алеть. Багровые облачные стрелы ползут по небосклону. Кроны деревьев колышутся под порывами ветра, то возрастающими, то ослабевающими… Море дышит. Воздух пьянит меня, заставляет голову кружиться. Сердце бьется в груди в такт порывам ветра….
Удар… ещё удар…
Гаснут во времени, тонут в пространствеЛюди, событья, мечты, корабли…
Почему-то вспоминается Сибирь, золото сентябрьских листьев, клонящаяся под ветром береза у моего дома… Таким же ясным осенним утром лет десять назад я шёл в школу, повторяя про себя впервые прочитанные строки поэта:
Я уношу в своё странствие странствийЛучшее из наваждений земли…
А ветер становится все сильнее. Кара-Даг, черный на фоне багровых облаков, начинает приобретать грозный вид… Снизу, из двора Волошинского дома, доносится гнусавое чтение стихов:
– У коктебельских девчонок – самые длинные пальцы! У коктебельских юношей – самые крепкие яйцы! Они за прилавком стоят, прохожим твердят: «Нет сдачи, нет сдачи. Смерти нет. Мама на даче!»
Раздаются аплодисменты.
В моей опьяненной закатом голове возникает мысль: не прыгнуть ли мне сейчас с волошинской башни на голову чтецу? Хорошая смерть, достойная поэта… А к чему ещё стремиться?
Ветер бьет в лицо. Довольно, хватит с меня безумных переживаний. Так терять контроль над собой нельзя…
Медленно спускаюсь с башни по винтовой лестнице. Грозные тучи набухают в небе… Наверное, будет гроза.
Как это описывалось в «Слове о полку»:
«Спозаранок кровяные зори свет возвещают;чёрные тучи с моря идут,хотят прикрыть четыре солнца,а в них трепещут синие молнии.Быть грому великому,пойти дождю стрелами с Дона великого!»
Здесь ведь рядом, над Сурожем, гремела крыльями Обида-дева… Здесь это происходило, в Крыму. В Киммерии древней. У моря Черного…
О Русская земля! Уже ты за холмом!
День седьмой. Аз воздам
Вечером мы с Дашей едем в аэропорт. Там, в зале ожидания, сталкиваемся с гостем фестиваля, нефтяным магнатом из иракского отделения «Газпрома», по совместительству – поэтом и известным меценатом. В ожидании рейса завожу с ним беседу. Напоминаю, что поэзия в большой нужде. Описываю, какие проекты я мог бы провернуть в Сибири, будь у меня средства… Меценат хладнокровно достает чековую книжку, выписывает мне чек на тысячу долларов и идет на свой самолет. Мы с Дашей, довольные донельзя, вылетаем в Питер.
В Петербурге мы оказались к ночи. Надо где-то остановиться. Даша всю дорогу хвалилась: «У меня в Питере есть друзья, у них заночуем». Но, когда с аэропорта она позвонила друзьям, оказалось, что это вовсе не друзья, а случайные знакомые (один раз они были на концерте самодеятельности, где выступала Дашина дочка, и обменялись с Дашей телефонами), что они живут не в Петербурге, а в Выборге и сейчас находятся на даче.
– Ну ничего, – спокойно заявляет Даша. – Деньги у нас есть, поедем в отель. Такси-и-и! Где тут таксисты? Вы таксист? Нам в отель надо. В какой? Да все равно, какой получше.
Нанятый Дашей таксист отвез нас в пятизвездочную гостиницу «Рэдиссон Пулковская», где одна ночь стоит двенадцать тысяч. Ничего, заплачу. Чем бы дитя не тешилось…
Номер оказался большой, просторный, с камином. За окном – Петербург, белая ночь. Вдалеке сквозь дымку проступают очертания старинных зданий над Невой… Я сижу в кресле, смотрю на огонь… Сами собой складываются стихи.
У камина
Хотел ты жизнь познать сполна:Вместить в себя явленья сна,И прорастание зерна,И дальний путь комет.И вот – ты одинок, как Бог.И дом твой пуст. И сон глубок.В камине тлеет уголёкИ дарит слабый свет.
Ты всё познал, во всё проник,Ты так же мал, как и велик,И твой предсмертный хриплый крикПоэзией сочтут.Всё, что в душе твоей цвело,Давно метелью замело,Но где-то в мире есть тепло —Там, где тебя не ждут.
Всё кончилось, – любовь, тоска, —Но бьётся жилка у виска,А цель, как прежде, далека.В дому твоём темно.Открой окно, вдохни простор, —Ты с небом начинаешь спор,А на столе, судьбе в укор,Не хлеб и не вино.
Что было, то навек прошло.Зло и добро, добро и злоВлекут то в холод, то в тепло,И вечна их печать.И ветром ночи дышит грудь,Но ты всё ждешь кого-нибудь,Чтоб дверь пошире распахнутьИ вместе путь начать.
К себе ты строг. И вот – итогТеперь ты одинок, как Бог.Но всё ж ты смог из вечных строкСоздать звучащий храм.Но вдруг волненье стиснет грудь:Твоей души коснулся чутьТот, кто последний вечный путьУказывает нам.
Даша быстро уснула. Мне же не спалось, и я – в одной лёгкой рубашке под дождем – пошел гулять по ночному городу.
